р. 1963, в г. Салехард, живёт в Москве. В 1998 вышла первая книга стихов —
«ПРИНОШЕНИЕ». В 2002 г. — книга «ЯНВАРЬ» «Парастас» — книга стихов разных лет,
вышла в 2007 г. Публикации в периодике (ЖЗ). Парастас — предстояние верующих в храме, предстояние Кресту (в древней церкви) СИНДОЛОГИЯ 112 борозд от «бича, наводящего ужас», 30 точечных ран от терний, округлая рана между 5-м ребром и 6-м; сукровица, вода и пыльца, занесенная ветром ночным из пустыни Негев или с берега Мертвого моря: Reaumuria hirtella, Zygophyllum dumosum КРИНЫ СЕЛЬНЫЕ Крины сельные, трава полевая, нынче есть — завтра брошена в печь, в геенну, но Ты говоришь: Посмотри, посмотри, как волнуется нива, поручик. Видишь ли ты этот ландыш? Вот, он кивает тебе. Посмотри на крокусы и анемоны, на маки — маки в полуденной каменоломне у Эфраимских ворот, вдоль дороги в Эмаус, в Дамаск СМЕРТЬ АВТОРА — А смерти автора, кстати, радовались и раньше: один иерей врал о похоронах Лермонтова: Вы думаете, все тогда плакали? Никто не плакал. Все радовались. — Что нам до поля чудес, жено? но спит земля в сияньи голубом, те залитые известью ямы шаламовские, ученики в Гефсимании (в паузе слышно, как в детской дребезжат стекла вослед трамваю) есть, пойми, узкий путь, — узкий путь, а с виду безделица: звон каких-нибудь там серебреных шпор, когда ни одна звезда, когда звезды спали с неба как смоквы, и небо свилось как свиток, как тот сударь, и лишь тахрихим, та холстина в опалинах (в паузе — отрывок блатного шансона, проехавший мимо) и подумать только: какой-то там фотолюбитель, какой-то Секондо Пиа ЛУНА МЕЛА ГИБСОНА Фильм о Пасхе Распятья — «Passions of the Christ» — снимался зимой: луна над садом Гат-Шеманим белела над окрестностями Матеры; не в зелень иерусалимской весны одета была Гефсимания, но вопрошала, как Иова Иегова: Входил ли ты в хранилища снега и видел ли сокровищницы града? Кто проводит протоки для излияния воды и путь для громоносной молнии, чтобы шел дождь на землю безлюдную, на пустыню, где нет человека? И луна над югом Италии белела как жертвенный камень в Вефиле Благословен ты, Господи, Боже наш, Царь вселенной, мыслил в сердце своем Каиафа (Маттиа Сбраджа), благословен за плод лозы виноградной и за хлеб, изведенный тобой из земли, за горькие травы и эту луну, под которой, что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было, и Ты воззовешь прошедшее, истребив сбивающего с пути, совращающего — да погибнет память его! — людей Твоих Израиля. — Тридцать, Иуда. На этом сошлись мы Судный нагрудник с рядами камней, с именами Рувима и Симеона, Иуды и Левия, Вениамина, Иосифа и Ефрема, Манассии и Завулона, Гада, Дана и Неффалима — к ним прикоснулся первосвященник, произнеся это "мы", пресекая порыв к бегству экс-казначея (Лука Льонелло): Не Сам ли Ты, Господи, разве не Сам, — вопрошает он пламя пасхальных жаровен, — не Сам ли Ты, Господи, заповедал нам чрез Моисея, не жалеть и не прикрывать отвращающего от Тебя народ Твой? А деньги — при чем тут деньги? Что вы смотрите так, будто все вы здесь первосвященники? Пальма осанны на каждом из шекелей, надписанье и храм, который бесчестят И луна над зимней Италией, светило живых существ, белела как чаша Грааля над гротом агонии; ветка маслины в саду на переднем плане висела колючей проволокой, и звезды, — стражи святыни, небесное воинство, — звезды спадали с небес, расхаживали по саду: желтые космы пламени, рубящие синеву — синеву Караваджо в скандальной ленте голливудовского австралийца. КОНЕЦ РЕЛИГИИ «Что сказать мне о жизни?»
Бродский зрения створки промытые, и не нарядный, из хвои, вертеп, а сама та пещера, ясли, пеленки не софринский фимиам, а осколки твои, повивальная тьма, аромат алебастровой склянки твоей, Мария… ВОСХОДЯЩАЯ ОТ ПУСТЫНИ Памяти Л. К. Не Саломея, нет, соломинка скорей, просто соломинка с улицы Клязьминской, не Люська в общаге с зимним северным солнцем, словно расколотым на крылья стрекоз, не нагая плясунья — былинка Иезекииля: сын человеческий, оживут ли кости сии? я сказал: Господи Боже… — Я ему говорю — молодой такой, русый-русый! — я ему говорю: ты бульон-то попей, пока он горячий, а пирожки потом съешь, и не ходи к баптистам, зачем тебе? Здесь, прямо по Урицкого и налево, и еще метров сто и снова налево, у Макдональдса, бывшее трамвайное депо, да ты знаешь, наверное, церковь там восстанавливается, как же ее? Дмитрия Солунского, кажется, да, Дмитрия Солунского, — это там мне сказали, что радоваться нужно, а не об исцелении просить, помнишь, рассказывала? — так вот, я ему говорю: ты сходи, сходи туда, там наверняка бомжам работу дают: снег убирать, лед колоть, да мало ли что? сходи, говорю, а он мне: ты ангел, да? Ангел, а кто же? Не Саломея на пиршестве 29 августа / 11 сентября, не Суламифь, восходящая от пустыни как бы столбы дыма, окуриваемая миррою и фимиамом, восходящая как бы столбы дыма котельных, как бы сполохи, тропы оленьи, оленьи глаза мерзлоты, не европеянка нежная — просто Россия, просто соломинка в неугасимом огне Его. И сказал мне: изреки пророчество на кости сии и скажи им: «Кости сухие! Слушайте слово Господне!» Так говорит Господь Бог костям сим: вот, Я введу дух в вас, и оживете. И обложу вас жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух, и оживете, и узнаете, что Я Господь — А что, тридцать лет осталось, ну, пятьдесят по самым оптимистичным прогнозам, — вставляет отец Андрей, разрезая фаршированный рисом с морковью постный перец, — семинаристам профессор Осипов на лекции об Антихристе заявляет: вы, мол, сами его увидите, и еще с хоругвями встречать пойдете. — Отец Анатолий, вам чай или кофе? Компот? А вам, отец Константин? Тридцать лет, пятьдесят ли, пока — властью Его, мне данной, — расскажу тебе, как разгоралось неделю назад, блёкло и снова то здесь, то там появлялось и молоком убегало, ходило за мной по пятам, колыхалось лучами зеленоватыми как соломенный смутный навес на ветру сияние в Салехарде. СИЯНИЕ И ночь стояла в мире третий год, и всё на дне лежали мы с тобой под звездами до дна промерзших вод и плыл тальник застывшею мольбой. И называлась та земля Ямал, но говорить я власти не имел и имени ее не называл. Оленьих улиц плыл дощатый мел, и звездами до дна промерзших вод дышала ночь, тепла нам не суля, лучи водили белый хоровод и не имела голоса земля. ГОРЧИЧНОЕ ЗЕРНО Крюк санитара сдернет смерзшееся тряпье; жердь с номерком на дщице — тоже ведь крест, но тут птиц в Светлый День не кормят, и прополоть былье некому: год — и где он, тот номерной лоскут, где твое имя? Аду — не извести огнем, что сведено здесь к цифре: зимние те пути, сквер привокзальный, площадь — что там еще в твоем имени дивном скрыто? Тлей же, зерно, расти. СВИДЕТЕЛЬ И как мытарь тряпье твое ветер хамсин ворошит, затмевая снега и конвой, и горит, распускаясь в ночи, керосин шелестит, накрывая тебя с головой КОНСТАНТИН КРАВЦОВ
на Середине Мира. ПАРАСТАС июнь 2007 июнь 2007, часть вторая из «Аварийного освещения» Эссе
в разделе «ОЗАРЕНИЯ».
О поэзии Николая Шипилова Стихи Николая Шипилова. Поэзия-как-любовь о поэзии Геннадия Айги Поэзия предвоскресения о книге ЧНБ Камена О поэзии и христианстве Случай Благовещенского о Венедикте Ерофееве и о его критике. Спасительная жестокость к столетию Варлама Шаламова. ВЕЛИКОПОСТНАЯ СТРАНИЦА о. Константина Кравцова О поэзии Константина Кравцова
Мера приближения ЧНБ о стихах Константина Кравцова. Парастас ЧНБ о стихах Кравцова на середине мира новое столетие город золотой корни и ветви литинститут Озарения: эссе Мера приближения: |